важным членом которой он был. В начале 1792 года государственный секретарь сообщил Вашингтону о своем желании покинуть правительство по окончании первого президентского срока. Тем временем, однако, он пытался уменьшить влияние Гамильтона. В феврале 1792 года он попытался убедить Вашингтона в том, что почтовое ведомство должно быть передано в Государственный департамент, а не в Министерство финансов, где оно находилось изначально. Казначейство, предупреждал он президента в разговоре, "уже обладает таким влиянием, что поглощает всю исполнительную власть, и... даже будущие президенты (не подкрепленные тем весом характера, которым обладал он сам) не смогут выступить против этого департамента". Далее он обвинил Гамильтона в создании "системы" непродуктивной бумажной спекуляции, которая отравляет общество и даже само правительство.28

Действительно, даже один из главных преступников, Роберт Моррис, признал, что в 1790-х годах "дух спекуляции заразил все ряды". Спекулятивные схемы с участием бывшего помощника секретаря казначейства Уильяма Дуэра подкрепляли опасения по поводу коррупции. Дуэр был талантливым и энергичным человеком, но, в отличие от Гамильтона или Вашингтона, он, похоже, практически не чувствовал, что его государственные обязанности должны стоять выше его частных интересов. Выражаясь языком эпохи, у него было мало или совсем не было добродетели. Действительно, Дуэр олицетворял собой того азартного "биржевика", которого так боялись Джефферсон и Мэдисон. Хотя Дуэр покинул казначейство через семь месяцев, он, предположительно, остался с внутренней информацией, которую пытался использовать в своих интересах, спекулируя федеральным долгом и банковскими акциями. Дуэр брал в долг у самых разных людей, обещая им постоянно растущую прибыль. Когда в марте 1792 года спекулятивный пузырь наконец лопнул, крупные и мелкие инвесторы сильно пострадали.

Крах планов Дуэра вызвал финансовую панику - первую в истории Америки, - которая, по мнению некоторых, была настолько серьезной, что затронула "частные кредиты от Джорджии до Нью-Гэмпшира". Внезапно строительные проекты были остановлены, люди остались без работы, а цены упали. По мнению одного из наблюдателей, "революция собственности" была беспрецедентной.29 Джефферсон, который мало что понимал в финансах, был убежден, что "все эти штуки, называемые сценариями, в любом их понимании - глупость или мошенничество".30 Гамильтон занял жесткую позицию в защите кредита Соединенных Штатов во время финансового кризиса, и Дуэр оказался в тюрьме. Джефферсон и Мэдисон предположили - как оказалось, ошибочно, - что и сам Гамильтон замешан в коррупции, и они и их сторонники в Конгрессе попытались заставить министра финансов уйти в отставку.

К этому времени Гамильтон понял, что его бывший соратник объединился с Джефферсоном, чтобы противостоять всем его программам. К маю 1792 года он был убежден, "что мистер Мэдисон, сотрудничающий с мистером Джефферсоном, стоит во главе фракции, решительно враждебной мне и моей администрации, и руководствуется взглядами, по моему мнению, подрывающими принципы хорошего правительства и опасными для союза, мира и счастья страны".31 Гамильтон пришел в ужас, узнав, что многие конгрессмены хотят подорвать его систему финансирования и даже отказаться от долговых контрактов правительства. Он считал, что Мэдисон и особенно Джефферсон, которого он обвинял в желании стать президентом, пытались сделать национальное правительство настолько одиозным, что рисковали разрушить Союз. По мнению Гамильтона и других федералистов, будущее национального правительства было под вопросом. Если бы все штаты были такими же маленькими, как Мэриленд, Нью-Джерси или Коннектикут, то опасаться было бы нечего. Но, думал он, если в оппозиции окажется такой большой и могущественный штат, как Виргиния, сможет ли правительство Соединенных Штатов удержаться? Гамильтон настаивал, возможно, даже слишком, что он "привязан к республиканской теории", подразумевая, по его словам, что он не заинтересован в наследственных различиях или лишении равных политических прав. Это вполне справедливо, но его представление о республиканстве, безусловно, отличалось от представлений Мэдисона и Джефферсона.32

В то же время сам Джефферсон все больше тревожился по поводу направления деятельности федерального правительства. В мае 1792 года он более подробно, чем ранее, изложил Вашингтону свои возражения против бумажных схем Гамильтона и влияния его "коррумпированной эскадры" в Конгрессе. Конечной целью" системы Гамильтона, писал Джефферсон, было "подготовить почву для перехода от нынешней республиканской формы правления к монархии, образцом которой должна стать английская конституция". Если огромная масса народа не поднимется и не поддержит "республиканскую партию", предупреждал Джефферсон, Союз может распасться. Хотя Джефферсон написал это, чтобы убедить Вашингтона, что "кризис" настолько серьезен, что требует от великого человека остаться на второй срок в качестве президента, он, тем не менее, искренне верил в то, что писал. Страх перед тем, что "монархические федералисты" используют новое правительство "просто как ступеньку к монархии", стал основой всего его мышления в 1790-х годах и центральной темой зарождающейся Республиканской партии.33

Вашингтон пытался заверить Джефферсона, что у него не было намерения создать монархию. Вместо этого президент обвинил в большинстве беспорядков в стране газету Френо. Однако, не раскрывая источника, Вашингтон все же попросил Гамильтона ответить на возражения Джефферсона по поводу финансовой системы правительства.

В августе 1792 года в документе из четырнадцати тысяч слов Гамильтон ответил на аргументы Джефферсона один за другим и продемонстрировал свое исключительное понимание финансовых вопросов. Он не мог удержаться от раздраженного тона искушенного юриста с Уолл-стрит, объясняющего деревенским увальням тонкости банков и кредитов. Прежде всего он указал на то, что долг был создан не федералистской администрацией, а в результате Революционной войны. Если противники долга хотят его погасить, сказал он, то им следует прекратить искажать меры правительства и лишать его возможности сделать это. Далее Гамильтон опроверг обвинение в коррумпированности конгрессменов, поскольку они были государственными кредиторами; по его словам, "это странное извращение идей, столь же новое, сколь и необычное, что людей следует считать коррумпированными и преступными за то, что они стали собственниками средств своей страны". Он также отрицал существование заговора с целью превращения Америки в монархию. Он, конечно, был несколько неискренен, заявив, что никто, насколько ему известно, "не помышлял о введении в этой стране монархии". Но он продолжал высмеивать различные заговорщицкие страхи двух разных партий: одна боялась монархии, другая - свержения общего правительства. "Обе стороны, - сказал он, - могут быть одинаково неправы и их взаимная ревность может быть существенной причиной явлений, которые их взаимно беспокоят и настраивают друг против друга".

К сожалению, как отмечал Джефферсон, раскол принимал секционный характер. "На Юге, - говорил Гамильтон, - считается, что Север желает большего правительства, чем это целесообразно. На Севере считают, что предрассудки Юга несовместимы с необходимой степенью правительства и с достижением основных целей национального союза". Но, к счастью, по его словам, большинство людей в обеих частях предпочитают "свой истинный интерес - СОЮЗ". Конечно, Гамильтон предполагал, что позиция